Семен Паклин - Южный Урал, № 12
А в лабораториях, в бюро ждали своих руководителей сотрудники и десятки разных, больших и малых дел. Поработать было некогда. Люди совещались.
Шитов, приняв отдел, сначала пытался было следовать ранее заведенному порядку, но вскоре с недоумением и тревогой стал замечать, что работать так, как должны работать инженер, руководитель, ему некогда, нехватает времени.
После совещания у директора завода его вызывали к главному инженеру, к кому-либо из их многочисленных заместителей, или же приглашали на совещание к коллегам — главным технологу, конструктору, механику.
Домой он приходил поздней ночью, усталый, недовольный собой и своей работой.
Потом он отменил совещания у себя в кабинете. Начальникам бюро и лабораторий, собравшимся, как всегда, на очередное совещание, сказал:
— Все вы, товарищи, люди взрослые и в няньках не нуждаетесь. Что делать — вы знаете, на это у каждого месячный план работы. Остальное цехи сами подскажут. Значит, остается вопрос: как делать? Это зависит от наших с вами знаний, способностей, желания работать, а также и от времени, которое мы уделяем работе. Так вот, из восьми часов вашего рабочего дня я возвращаю вам два, это будет четвертая часть. Теперь я надеюсь, что вы выполните на одну четверть больше дел. Если будет необходимость — заходите. Вы мне понадобитесь, я вас тоже сумею найти.
Сегодня, придя на работу, он увидел в настольном календаре сокращенно написанное слово «конич.» и вызвал Волоокову.
— Я слушаю вас, Капитолина Кондратьевна.
Волоокова развернула массивную папку с надписью «Конички».
— Проблема коничек, Василий Павлович, над которой завод бился несколько лет, наконец, нами успешно решена.
— Так.
Волоокова встревожилась. За много лет привыкнув очень тонко улавливать настроение начальства, она догадалась по этому «так», что Шитов чем-то недоволен.
— На-днях мы закончили опыты по безокислительному нагреву стали, которую еще иначе называют «светлой закалкой», и вчера вечером подключили установку к производственной печи.
— Так. — Шитов что-то записал в блокнот. — Каковы результаты?
— Результаты отличные, окалины почти нет.
— Мне кажется, вы преувеличиваете, — сухо сказал Шитов. — И преувеличиваете сильно.
Капитолина Кондратьевна, покрасневшая от возмущения, не успела ответить.
На тумбочке, рядом со столом Шитова, красноватым светом замигала лампочка селектора. Шитов повернул рычажок, и из репродуктора послышался хриплый и сердитый бас главного диспетчера завода:
— Василий Павлович, — сердито басил репродуктор, — что-то там опять твои инженеры нахудожничали в первом термическом.
— А что? — спокойно спросил Шитов.
— А то, — начинал повышать голос репродуктор, — что половина коничек осталась некаленой. Сорвали суточный график по всем сборочным цехам!
Репродуктор помолчал и уже более спокойно продолжал:
— Мне из цеха доносят, что там инженер Лаптев мудрит. Пришел ночью в цех, остановил печь и занимается экспериментами.
— Хорошо, я разберусь, — сказал Шитов, выключая селектор. — Пойдемте в цех, там на месте посмотрим, — обратился он к Капитолине Кондратьевне.
…Как только Погремушко пришел в цех, дежурный диспетчер доложил ему о срыве суточного графика закалки коничек.
— Шо, опять посгорели? — сдержанно спросил Погремушко диспетчера, но желваки на его обросших седой щетиной скулах сердито напружинились.
— Нет, Тарас Григорьевич. Пришел инженер из отдела главного металлурга, отключил Печь и начал опыты делать.
— Ка-ак отключил печь?! — вспылил Погремушко. — А вы шо бачили, мастера?! На какого биса вы тут понаставлены! — И, что-то вспомнив, вскочил из-за стола, весь подавшись к диспетчеру, — это Лаптев, наверное, там все экспериментирует?
— Так точно, Тарас Григорьевич, Лаптев.
— Ах, он… — выругался Погремушко, срываясь с места и почти бегом бросился из кабинета вниз по лестнице в цех.
В цехе у печи прежде всего ему бросились в глаза две груды одинаковых деталей, обе светлые, значит некаленые.
— Ты что же это… — начал медленно Погремушко, взглянув на Лаптева, склонившегося вместе с Еленой и дядей Васей над кучей светлых деталей. — Это ты что, Тихон Петрович, под суд захотел? Захотел, чтоб тебя с завода в три шеи выгнали! Ведь завод, весь завод ты на полдня остановил! Зачем? Кто разрешил? Как ты смел распоряжаться?!
Оттирая плечом Лаптева, храбро встала перед разъяренным Погремушкой Елена Осиповна с двумя светлыми коничками в руках. Бесстрашно глядя прямо в яростные, налившиеся кровью глаза Погремушки, она поднесла к ним сияющие детали.
— А вот это вы видите, товарищ начальник цеха?
Погремушко отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, и снова обращаясь к Лаптеву, закричал:
— Давай идем сейчас же до директора! Нечего за тебя моей голове страдать — сам отчитывайся за свое самоуправство!
— Вы посмотрите все-таки! — подступала к нему Елена Осиповна с коничками.
Прошло немало времени, пока рассерженный Погремушко, к немалому своему удивлению, понял, наконец, что из двух больших куч деталей около печи — сырых, некаленых, только одна. Другая же куча деталей, закаленных по методу светлой закалки, готова к отправке в сборочные цехи. Постепенно Погремушко стал успокаиваться, начиная понимать, что размеры беды вовсе не столь велики, как доложил ему несведущий в деле диспетчер, тоже принявший обе кучи деталей за некаленые.
Правда, оставалось еще довольно много некаленых коничек, но их можно было обрабатывать сегодня днем. Вскоре у печи собрались рабочие, мастера с участков, услышавшие о закалке без окалины.
— Все же ты нехорошо сделал, Тихон Петрович, — уже мирно говорил Погремушко Лаптеву. — Такими партизанскими налетами, тайком от начальства — это только в плохих книгах новаторы свои предложения продвигают.
Так и застали их, за мирным разговором, пришедшие на участок Шитов и Волоокова.
Продвинувшись поближе к Лаптеву, Шитов внимательно всмотрелся в его лицо и необычайный костюм.
Казалось, все события прошедшего вечера и ночи оставили свой отпечаток на лице Лаптева. В крупных, словно застывших чертах его отражалось и горе утраты, пережитое вчера вечером, и напряженная борьба сильной воли с не менее сильной душевной болью.
Шитов не знал всего этого. Однако, чутьем много лет работающего с людьми руководителя, он уловил что-то необычайное и в то же время значительное в выражении лица Лаптева.
И, подавив желание строго прикрикнуть на Лаптева, тут же потребовать от него объяснения, он тихо поманил к себе пальцем раньше всех увидевшую их Елену Осиповну.
— Объясните нам, что здесь происходит.
Внимательно слушая Елену Осиповну, Шитов молчал, только лицо его все более и более мрачнело. И когда Елена рассказала о том, как Лаптев с Верлизаром Назаровичем вопреки воле Волооковой, на свой страх и риск, сами отключили печь и переделали установку, он столь грозно взглянул на Волоокову, что та не выдержала и, страдальчески сложив губы, опустила глаза в землю.
Потом он строго окликнул Лаптева:
— Товарищ Лаптев!
Слегка вздрогнув от неожиданности, Лаптев обернулся и, увидев перед собой главного металлурга, вытянулся перед ним, как вытягивался когда-то перед старшим командиром.
— Вы ночь где провели?
— Здесь, в цехе.
— Отправляйтесь, сейчас же спать, а завтра утром зайдете ко мне дать отчет о ваших самовольных поступках.
— Хорошо, — помрачнев, сказал Лаптев и, круто повернувшись, нетвердо ступая, направился из цеха.
Идя к себе в бюро, Волоокова сердито хмурилась: все-таки этот упорный человек добился своего!
Придя в бюро, она села за свой стол и от этого привычного положения немного успокоилась. Зазвонил телефон, и кто-то робко попросил позвать к телефону Лаптева. Волоокова со вновь вспыхнувшим раздражением прокричала:
— Болен он, Лаптев! Нету его на работе, он болен! — и влепила трубку на место.
…После того памятного вечера, когда Надя, рассердившись на Лаптева, отказала ему, сильно и больно его при этом обидев, она никак не могла успокоиться и обрести прежнее душевное равновесие.
Она с замиранием сердца устремляла всякий раз глаза на вновь вошедшего посетителя, и каждый раз, убедившись, что это не Лаптев, сама того не замечая, вздыхала, делалась рассеянной.
Лаптев не приходил.
Тогда Надя решила выкинуть из головы всякие мысли о нем. Дома она целыми вечерами просиживала за книгами.
Но учеба подвигалась плохо, а мысли о Лаптеве настойчиво преследовали девушку.
А Лаптев все не приходил. В душе Нади вырастало отчаяние и ожесточение. Иногда она начинала почти ненавидеть Лаптева.
